Очень необычный стиль у этой книги, я не сразу въехала. Обычно, когда пишут такие эпосы, авторы обстоятельно ввдоят героев. С перечислением родственников, убранством дома и как минимум имени-отчества, если это наша раша. Ни разу здесь не так как положено! Первый абзац: человек по фамилии такой-то делает то-то, се-то, пятое-десятое. Отступление, - человек по фамилии сякой-то находится там-то, разговаривает с тем-то, думает о том-то. Отступление, - человек по фамилии третьей идет туда-то, влюблен в того-то, знаком с некой фамилией из первого абзаца. В итоге кто кому какой родственник до меня дошло где-то на середине книги. Прибавьте к этому впечатляющее множество чисто эпизодических репортеров, которые внезапно появляются, внезапно возвращаются и куда-то незаметно исчезают. Прибавьте к этому философские и лирические отступления автора по примеру графа нашего Толстого, только
Этот чудовищно кинематографический слог было бы невозможно читать, если бы не было интересно и очень эмоционально написано.
Есть сюжетики, такие условно лирические отступления, которые до такой степени пробирают душу и просто пугают, как Стивену Кингу не снилось. Это, конечно, нечестно, упоминать здесь Стивена Кинга, когда он пишет совсем в другом жанре, но, слово даю, если вы хотите испугаться и надолго, читайте у Гроссмана про маленького мальчика в газовой камере. Без малейшего давления на жалость, вполне буднично, будто естественно, и потому особенно страшно, описан этот жуткий конвейер.
Есть отрывки, которые пробирают по-другому, - интеллектуально. Я называю это философский оргазм. Когда ты читаешь идеи и мысли, озвученные некими персонажами, и понимаешь, что твои персонажи могли бы это сказать, и уж точно так думают, - и зубы скрипят, что теперь вот так не напишешь, ибо плагиат. И все равно приятно, черт возьми. Единомышленники.
Финал вот очень странный.
Я его все пытаюсь осмыслить. Пытаюсь. И пытаюсь.